Сибирский путь
Поэма-мозаика
Омску – отцу, другу и брату
в канун трехсотого дня рождения
в полную собственность
предназначается
Как милый младенец у матери своей земля Русская:
его мать ласкает, а за драку лозой сечет,
а за добрые дела хвалит.
Задонщина
Город
Город смутный, город достоевский,
Плеть Петра и посвист Ермака…
Брат, наследник, сын столицы невской,
Ты не изменился за века.
Здесь лежит Великий путь – к востоку.
Здесь лишь ясно, как земля кругла.
Здесь земные отбывали сроки
Те, кого Москва не приняла:
Казаки, острожники, поэты –
Вечные изгнанники страны…
Здесь столица возвышалась летом,
Осенью – пылал пожар войны.
Власть меняла лики и названья,
Только суть во все века одна –
Голод, вьюги, каторжные бани,
Плеть, шипы, острожная стена.
Крепость. Пушки. Мрак – сильней сияний.
Старая церквушка. Вечный Бог.
И над белизной старинных зданий
Небосвод, как обморок, глубок.
Ни войны, ни мира, ни покоя…
Темные дома. Глаза огней.
Вьется снег над черною рекою,
Вьется дым над родиной моей.
А в минуты ясности короткой
Вижу я, как сквозь глубокий сон:
Спорят в небе Змий и Агнец кроткий,
Спорят в небе Лев и Скорпион.
На пути Сибирском, как на нерве,
Город обречен веками жить…
Здесь Ермак еще раз тонет – в небе:
Небосвод в доспехах не проплыть.
А когда в степных просторах дальних
Гром грохочет, всех смертей грозней –
То бросок костей, костей игральных,
Ставка же – судьба земли моей!
Для игры священной опустели
Шахматные клетки площадей,
Клетки, на которые летели
Головы проигранных людей…
…Много есть дорог на белом свете,
Много предстоит мне повидать,
Много городов развеет ветер,
Так, что и следов не отыскать,
Но о том, что видел в колыбели,
Вечно помню – с болью и трудом:
Достоевский. Белые метели.
Черная река и Мертвый дом.
Река
Иртыш. Суровый, царственный… тишайший.
Ты, словно память, через мир течешь.
Ты – как струя воды из древней чаши,
Где Бог смешал любовь, тоску и ложь.
Ощерившийся льдинами, жестокий,
Глотающий метели черным ртом,
Ты вьешься, как мартыновские строки,
Ты вечно жив, как древний Мертвый дом.
Но – пусть година ссылок миновала –
У вечных звезд доныне на виду
И в памяти позорные провалы,
И черные провалы в белом льду.
На набережной, где играют дети,
Когда-то кровь лилась, дымился страх…
Здесь – конскими подковами столетий
Уроки жизни выбиты в сердцах.
И пусть они наш разум не тревожат,
Пусть в совести, как в небе, нынче тишь –
Но кровь запомнит все, что ум не сможет,
И все запомнит царственный Иртыш.
Бурьян
Бурьян, бурьян… Как будто бурей пьяный,
Шумишь ты на обочинах дорог.
Ты шелестишь, шаманишь – дико, рьяно,
Как древний жрец, как скифский царь… как бог.
Бурьян… упрямый, жесткий, колкий, жгучий,
угрюмый, коренастый, словно скиф…
Ты – словно выпал из небесной тучи,
для неба – мертв, для степи – вечно жив.
Ты всюду прорастаешь, непослушный, –
В лесах, степи, поселках, городах…
Тебя корчуют, травят, губят, душат,
А ты – растешь, бессмертный, словно прах.
Изгой, чужак, упрямый, невезучий,
Непризнанный, внебрачный сын земли,
Ты все возьмешь, ты все свое получишь,
Взойдешь, взметнешься, прорастешь в пыли!
Ты вечно звучен в шуме жизни слитном,
И слышатся от неба до земли,
И шелестят над городом гранитным
Шаманские заклятия твои!
Везде, где ты прошепчешь заклинанья,
Где прошумишь – там сгинут мрак и ложь.
Наш век пройдет, и наши рухнут зданья,
В прах обратятся храмы, изваянья,
А ты – на их развалинах взойдешь…
…Бурьян, бурьян – как будто бурей пьяный,
Ты шелестишь над пылью наших дней.
В твоем шуршанье – рокот океана,
В твоем упрямстве – часть души моей.
На теле степи заживают раны,
И жадно пьет небесную лазурь
Земля моя, поросшая бурьяном,
Земля, от века пьяная от бурь.
Черный ангел
Черный ангел над театром,
Вечный лицедей,
Расскажи, как будут завтра
Убивать людей?
Ты ведь видел очень много
С высоты дворца –
Холод, зимнюю дорогу,
Город без лица.
Мертвый дом. Колчак. Винтовка.
Полынья. Острог.
На снегу – кровавой тропкой
Пара вечных строк.
– Что вы опустили лица?
Спите наяву?
Знай, сибирская столица,
Как теснить Москву!
Эй, товарищ литератор,
Докажи, что смел!
Слов гарцующих диктатор,
Просим – на расстрел!
Ввысь взгляни без укоризны.
Вот он, новый век!
Черный ангел. Драма жизни.
Пьеса «Человек».
Впереди – туман, дорога,
Путь Всея Земли…
Улыбнись навстречу Богу –
И раздастся: «Пли!»
Улыбнитесь, ваша светлость,
Князь своих стихов!
Вот оно – бессмертье, вечность,
Влившаяся в кровь!
…Да, в спектакле есть отрада,
Свет спаленных век…
Только лучше бы – не надо
Кровью пачкать снег.
Но без смертного усилья
Не подняться ввысь…
Ведь недаром в мире жил я,
Ведь не зря средь снежной пыли
Черный ангел поднял крылья
Над спектаклем «Жизнь».
Видение
Полынь… Бурьян… Заросшие поля…
Дым брезжится вдали… он ближе… ближе…
Спит дивная и горькая земля,
Спит тихо, не тоскуя, не боля,
А я – сквозь пыль – иные тени вижу…
Я вижу: здесь, от родины вдали,
Века назад, не думая о доме,
Монголы по степям просторным шли,
Прислушиваясь к дальним звукам грома.
Китай давно остался позади,
Дымящийся Хорезм лежал в руинах…
Но не было тоски у них в груди
И в свистах их – разбойно-соловьиных...
Им не хотелось повернуть назад,
Вперед, на Русь, лежала их дорога –
В страну, где брату козни строил брат,
В страну, в которой – свет мой и тревога.
А у вождя, как у больного льва,
Глаза полны решимости и гнева…
Я слышу непонятные слова
И диких песен странные напевы…
Встает столбами золотая пыль,
И спит земля, во сне роняя слезы,
И снится ей, как по большой степи
Идут, идут монгольские обозы…
Спит дивная и горькая земля…
Я листал, словно старый альбом,
Память, где на седых фотоснимках
Старый мир, старый сад, старый дом, –
Прошлый век с настоящим в обнимку.
Деды-дети, мальчишки, друзья,
Что глядят с фотографий бумажных, –
Позабыть вас, конечно, нельзя,
Помнить – трудно, и горько, и страшно…
Вы несли свою жизнь на весу,
Вы ушли, – хоть неспешно, но быстро.
Не для вас стонет птица в лесу,
Не для вас шелестят ночью листья.
И, застыв, словно в свой смертный час,
Перед камерой, в прошлой России,
Вы глядите с улыбкой на нас –
Дурачки, скоморохи, родные!
Не спасло вас… ничто не спасло:
Земли, сабли, рубли... все пропало.
Вероятно, добро – это зло,
Что быть злом отчего-то устало.
Что ж, пора отдохнуть. Жизнь прошла.
Спите, прожитых лет не жалея.
Легок сон… а земля – тяжела.
Только жизнь может быть тяжелее.
Пыль
Из выжженной, безжизненной пустыни
В страну морозов, вьюг, глухой тайги
Она пришла когда-то – и поныне
Мы – братья ей, и дети, и враги.
И, если жгучим, раскаленным летом
Ты ощутишь безмолвный крик земли –
То степь горит от пристального света,
Степь жаждет, задыхается в пыли…
За городом – над выжженною степью
Клубами золотыми пыль встает,
Пронзает мир своим великолепьем,
Ползет, колдует, ширится, растет…
Здесь жизнь кипела, может, сто столетий,
Здесь сказки предков превращались в быль…
А что от них осталось на планете?
Одна лишь пыль – сухая, злая пыль!
Как знак беды грядущей, неминучей,
Над городом, что спит в кругу забот,
Она встает – столбом, клубами, тучей,
Она идет, туманится, встает…
Пыль золотая – пятая стихия,
Земля, взлетевшая под небосвод, –
Тобою дышит вечная Россия,
Тобой живет и из тебя растет!
И, неприглядны, суетны и слепы,
Погружены в дела, как сущий прах,
Как мыслящая пыль, как вещий пепел,
Мелькаем мы в сияющих лучах!
…Нет в мире ни прохлады, ни покоя.
Одно здесь вечно – на мильоны миль:
Синь. Тополя. И солнце золотое.
И чистый луч, в котором пляшет пыль.
Степь
Покой? Ищи его, как ветра в поле!
Отравленными стрелами горя,
Смешались здесь степей лихая воля
И воля Грозного царя.
И с этих пор земля моя двусерда –
С казачьим сердцем тюркское слилось,
И нет ему ни времени, ни смерти,
Ни горечи, ни слез.
Пересеченье стрел – татарской, русской
И гуннской, адом созданной стрелы –
Создало крест. Ему все храмы узки
И все жрецы – малы.
И мнится мне – опять, как в веке старом,
Лечу я в беспредельности земной,
И в небесах – созвездие Кентавра
Пылает надо мной.
На небе – степь, где кочевали звезды,
Под небом – степь, где скачет богатырь –
Вот древний мир, просторный, чистый, грозный,
Вот – вечная Сибирь!
|