* * *
Живу, как все. Гуляю на работу,
По вечерам читаю свой журнал.
Мне кажется, что я утратил что-то.
Но что? Неясность, прочерк и провал.
Как будто я, в гроссбухе сверив счеты,
Нашел, что где-то что-то потерял.
Но только что? В мозгу упала шторка.
В подобном мраке и себя-то не найти.
Как будто изменили точку сборки
И выдернули вилку из сети.
Что потерял – не помню, право слово,
Хоть помню год, и месяц, и число.
Чего-то нет, хорошего такого,
Но вот не знаю, именно чего.
И небо слепо, и земля пустынна,
И в голове – классический бедлам…
Земную жизнь пройдя до половины,
Я сам переломился пополам.
Или, верней, завис – не как компьютер,
А прямо так – над пропастью завис…
Привык. Вишу себе, смеюсь чему-то,
Зубами бережно цепляясь за карниз.
Когда такая муть стряслась на стыке,
Уже не важно, что нас ждет в конце.
Как будто музыка еще не стихла,
Но выстрелы дополнили концерт.
Пью, не пьянея. Разом скисли вина,
И бутерброд с халвой не лезет в рот.
Задумал маслом написать картину –
Но и она отвлечься не дает.
Не сплю, не ем, все вычурно и пресно,
Боюсь, чуть-чуть – наскучит и нытье…
Чего мне не хватает? Всем известно,
Все в мире начинается с нее.
Все в жизни поправимо, кроме смерти,
Но ложных выходов не меньше, чем проблем.
Мне не хватает одного, поверьте,
Того же, что всегда, везде и всем.
Не просто так тоска тоскущая напала,
Меня не изменить – хоть уши оторви…
На свете всякого добра навалом,
Но не хватает главного – любви.
ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ
Представь себе: рябая полночь
И сырость сумерек апрельских
Мечтательно набухли звезды
И тишина чего-то ждет
И все как будто под рукою
И все как будто несерьезно
И мы на кладбище продрогли
И затуманены слегка
Представь себе: в апрельской стыни
Я черное пальто на землю
Стелю на чью-то на могилу
На удивленную листву
Колючие живые звезды
Светясь как ежики в тумане
Мигают нервно наблюдая
Как мы с шампунем пиво пьем
Представь себе: промозглый ветер
Слоеное сырое небо
Шампунь кипя течет по венам
И космос опрокинут в нас
Мы опрокинуты в пространство
Небесного макрорайона
В котором весело и страшно
Моя весна войдет в твою
Пусть развоеванное небо
Пыхтит ворчит клубится дышит
И ничего не понимая
Проходит из меня в тебя
Взрывается над нами Пасха
Салютом вешним разлетаясь
Три два один полет нормальный
И птичка вылетает вдруг
А мы прозрачной хрупкой ночью
Кипим в прозрачной хрупкой колбе
Под пристальным стеклянным небом
Всем чем умеем смерть поправ
Реакция необратима
Мир закипает вслед за нами
Бурлит кипит и пузырится
И колбу разнесет вот-вот
Мир растворился мы в нем тоже
Остались только очертанья
Двуглавое поэтотело
Не дух не плоть не жизнь не смерть
Мир пуст и чист но не бесстрастен
И кто-то носится над бездной
Сквозь нас глядит и тихо шепчет
Да будет взрыв
Да будет свет
Представь себе: весь мир был создан
Для этого эксперимента
Для перехода реагентов
Из смерти – в жизнь
Из неба – в нас
И это будет так бессмертно
Так глупо, весело и страшно
Что можно это все представить
И ничего не представлять
* * *
Оно настало чудное мгновенье
К которому я был давно готов
Тебя украл я из твоих стихов
И спрятал в собственном стихотворенье
Совсем простом без знаков преткновенья
Без слез без смысла и почти без слов
Работая учителем терпенья
Я протерпел прилежно все что мог
Почти забыл азы стихосолженья
И исхудал до пары нервных строк
Но мчусь к тебе в ночи как привиденье
Или как изгнанный из мира бог
Лечу чтобы красиво и нелепо
Украсть себя у тех кто мной владел
Изящно на тебя свалиться с неба
И воскресить все то что протерпел
Вплести в одну систему наши нервы
И воплотиться в форме стихотел
Гудит в ночи железная дорога
Гудит и накаляется строка
Зеркальная мне сущность ради Бога
К длине моих стихов будь не строга
Слов в голове еще осталось много
И ночь еще не слишком коротка
Земную жизнь пройдя до половины
Я заблудился на пустой тропе
И вдруг набрел на счастье без причины
И этот стих принадлежит тебе
Как жизнь что тоже оказалась длинной
И это объяснение в судьбе
* * *
Под небом ослепительно бездонным
Тащил меня в неведомый мне край
В железных брызгах солнечного звона
Мучительный челябинский трамвай.
По праву пришлеца и ротозея
В тот день я, как в железную кровать,
Пристанища в Челябе не имея,
Залез в трамвай, чтоб полчаса поспать.
Слегка нетрезво, но завидно резво
Весна нашла иной маршрут и цель.
Трамвай, трясясь и прыгая по рельсам,
Железным телом ощущал апрель.
Дремля в скрежещущей трамвайной бездне
В начале ослепительного дня,
Я в пестром звоне, грохоте и блеске
К своим виденьям рифмы подгонял.
Мечтательно клюя пространство носом,
Невольно совершая реверанс,
Я задавался непростым вопросом:
Кто погрузил меня в священный транс.
Плыло пространство, солнце взгляд слепило,
И сквозь меня дышала горячо
Любовь, что движет солнце и светила,
Тебя, меня и что-то там еще.
Весна вгрызалась в кровь грешно и едко,
Фантазиями странными дразня…
Я до сих пор в трамвае этом еду
И жду, куда он привезет меня.
* * *
мы в этот вечер пили в гараже
досель мне неизвестного Удава
я не был пьян но и не трезв уже
трехлетний Шустов честь ему и слава
я сосчитал – тринадцать было нас
одновременно на краю и в центре
и мы светились как иконостас
в суровой темноте гаражной церкви
я чувствовал себя почти в раю
но голова кружилась как на блюде
ты книгу протянула мне свою
надписанную просто: «Пусть все будет»
я вышел вон в ушах раздался звон
я больше ничего уже не слышал
и лоб разбив священным гаражом
не помню с кем потом полез на крышу
я много мог но большего не смог
и предпочел спастись позорным бегством
ко мне вовсю взывал гаражный бог
с ж/д путей гремевших по соседству
полз рядом заблудившийся трамвай
иль что-то там не помню право слово
я прыгнул и поехал на вокзай
я оступился да и что такого
я добежал ушибленный слегка
я поезд помнил но забыл вагон и место
сказались три бутылки коньяка
и судороги оскорбленной чести
и в миг когда кондуктор затащил
меня в вагон рыча горящим взглядом
пасхальный звон с часовенки поплыл
которая возникла где-то рядом
почувствовав невидимую связь
меж звоном в небесах и комом в горле
на полку рухнул я перекрестясь
бил по щекам себя и плакал горько
но в эту ночь от холода дрожа
так много нового душа моя узнала
я видел мир с вершины гаража
и слышал благовест со дна вокзала
ИСТОРИЯ КУКЛЫ
Я не сдаюсь, не опускаю рук,
Все проще я смотрю на мир вокруг –
На странный мир, для странной жизни данный.
Я никого, конечно, не виню,
Пошатываясь, я вхожу в весну –
Не мертвый, не живой, а деревянный.
Подобно побежденному борцу,
Подолгу я по улицам брожу,
Шатаясь, словно кукла на шарнирах,
Чтоб за один разболтанный присест
Встряхнуть весь мир, пока не надоест,
Чтоб все вокруг мотало и штормило.
Я – кукольный поэт – ищу жену,
Твержу, что я до свадьбы оживу,
И лгу, того ни разу не желая.
Но мстительно растет упрямый нос,
Всех, кто вокруг, пытая на износ…
Пусть это деревянность, но – живая.
Сгорая деревянною свечой,
Я удивляюсь, как в огне свежо,
Как холоден огонь – не по погоде.
Но ствол вот-вот смолою истечет
И где-то в животе свербит сверчок,
Как будто бабочки уже не в моде.
Но я – такой, и сам тому не рад.
Брожу и тычусь носом наугад
В огромный мир, неясный и туманный.
Шатаясь, я в грядущее бегу –
Марионетка, клоун, честный лгун,
Не мертвый, не живой, а деревянный.
* * *
Как души, озираясь с непривычки,
Спускаются в Аид к родным теням,
Я ехал на холодной электричке
По темным подмосковным деревням.
Летел состав от Курского вокзала,
Смурно смотрела рыхлая земля,
Сырая тьма безрадостно глотала
Смущенные цветением поля.
Соэлектричники, ленивые, как стражи,
Зевали, глядя в темное окно:
Заборы, крыши, прочие пейзажи –
Привычное вагонное кино.
Кружилась голова, кружились лица –
Плыло вокруг пространство огнево…
Я, затаив дыхание, молился,
Открыв глаза, не видел ничего.
Московии надорванное сердце
Дышало в обескровленной ночи,
То набухало, то сжималось смертно,
Роптало, как забытый хлеб в печи.
Мне горло жгли прельстительные речи,
В крови текла крутая соль обид…
Но я любил и чаял третьей встречи,
Которую сам Бог благословит.
…Я повидал разбойную столицу –
Отравленного воздуха глотнуть,
Ей, окаянной, в землю поклониться,
И лоб разбить, и выстрадать свой путь.
И все до боли было мне знакомо –
Беспомощно чернела даль вдали,
И май горел, как рыжая солома,
И дым вставал во всех концов земли.
КУСТЫ В ОЛЬГИНО
Я помню это – мы лежим в траве,
И звук смешался с цветом в голове,
И все вокруг сияет и стрекочет.
Весь мир – сплошной одушевленный звук:
Сквозь ливень губ и половодье рук
Звучит мелодия и затихать не хочет.
То плача, то сияя, то звеня,
Во мне, и надо мной, и сквозь меня
Текут сигналы нагло и бесстыже.
Но разные приемники во мне
Сейчас звучат не на одной волне –
Приемник в голове, в груди и ниже…
И я не разбираю ни черта:
тра та та та та трам пам пам та та…
Здесь невозможно расставлять акценты.
То скрежет, то гроза, то соловьи…
Ну что же вы, приемнички мои?
Давно пора настраивать антенну.
Она не ловит звуки, а поет!
Она поет всю вечность напролет,
В ее упрямстве есть своя наука.
Пытаюсь рифмовать – в конце строки
Мелькают звуки быстро, как жуки…
Загадочная насекомость звука!
Весь мир – сплошной неприрученный звук,
Он не дается, вырывается из рук,
Ему свободней в световом потоке.
Но будет он услышан, мой сигнал,
Сквозь звукоряд, отвесный, как стена,
Сквозь звуколивни нового потопа.
|