Сад камней мерцает – таинственной твёрдостью и мультикультурностью, множественностью ассоциаций и неповторимостью речи, когда индивидуальность узнаётся без подписи, таинственными дугами мистики и мускульным напряжением строк; «Сад камней», исполненный Андреем Козыревым, пространно раскрывается в мир драгоценным цветком поэзии…
Рокочет «Предсказание», щедро наполняя звуком и смыслом пространство читательского сознания, рокочет… тяжело, но не безнадёжно, словно колокол звучит, или орган пылает суммами звуков:
…Будет все, как теперь, как сейчас,
Только небо чуть-чуть потемнеет,
И туман в глубине наших глаз
Вдруг последней утратой повеет.
Обагрится небесная даль,
И запрутся дощатые двери,
И увянет цветущий миндаль,
И смешаются люди и звери.
Нечто ветхозаветное проступит, завораживая столпами… своей невозможности.
В поэзии Андрея Козырева много драматизма, но нет безнадёжности: как, впрочем, нет и розоватых шариков избыточного оптимизма, всегда лопающихся о стальные шипы опыта…
Необычность мировИдения проявляется в сочетаниях слов, тугих, как гроздья, наполненных мистическим соком поэтической подлинности:
Кто я такой? – Поэт. Брехун. Чудак.
Меня таким придумали – не вы ли?
Ромашками давно зарос пиджак.
И валенки грязны от звездной пыли.
У времени прибой есть и отбой.
Я установлен, как закон, в природе, –
Не бегая за модой, быть собой,
Ведь солнце, не меняясь, вечно в моде.
Стихотворения Козырева весомы, кажется – их можно взять в руку, ощутить выверенность граней; вспоминается термин, который ввели критики, определяя поэзию Рильке, любимого Козыревым: стихотворение-вещь…
Поэт прошёл хорошую школу австрийца, впитав многое из поэзии оного, и – обогатив оное собственным даром, мирочувствованием, страданием, счастьем.
Ибо последние явления туго сплетаются сверкающими волокнами в произведениях Козырева.
Мысль энергична.
Ощущения передаются на повышенных вибрациях строки:
В ночи под звездной золотой ордою
шумят леса и мчатся корабли.
Я вижу небо над и под собою,
по обе стороны большой Земли.
Вращаются циклические мысли,
жизнь катит волны где-то там, вдали,
и надо с лодки слезть на дальнем мысе,
чтоб ощутить вращение Земли.
Силовое поле вращения Земли словно сообщается и созвездиям созвучий поэта, штудирующего реальность, как сложнейший трактат, изучающего себя в недрах оной, постепенно, уточняя и утончая, расшифровывающего собственное «я».
…снег своеобразно умирает, «Март» завершается – чтобы продлилась жизнь, дабы тянулся в бесконечность её однообразный и бесконечно-разнообразный вектор:
Он умрет, улыбаясь весне,
Весь из солнечных зайчиков соткан, –
Ноздреватый оплавленный снег
Под оплавленным мартовским солнцем.
Одноглазый взъерошенный кот,
Пробираясь по рыхлому снегу,
У забот наши мысли крадет
Вдохновляюще нагло и смело.
Широкая свобода речи Козырева завораживает – словно стихи снаряжены, как большие корабли: для долгого, но едва ли лёгкого плавания по волнам… вечности…
Нежно осыпается игольчатый иней с тонких ветвей верлибра:
ветер, дым, хруст
хруст льда под ногами
хруст переломленных веток
строк
жизней
ветер сбивает с ног
бегу бегу домой
по хрусткому льду
В равной степени владея верлибром и регулярным рифмованным стихом, Козырев интересно совмещает их в книге: словно свет, исходящий от традиционных произведений, алхимически тонко сплетается со светом, идущим от свободных созвучий, и такое обогащение плодотворно.
Ассоциативный «Снигирь» мощно распустится лепестками звучаний:
В веке двадцатом, в огненном веке,
Там, за туманом, видит мой взгляд
Белые снеги, черные реки,
Детские слезы, крики солдат –
Славные даты, скорбные вехи,
Те, о которых не говорят.
Глобальна Троянская война; глобальна настолько, что её действо выхлёстывается в действительность, словно и грани времён стираются, и прошлое настолько соединено с настоящим, что сами мы не узнаем точек схождения; однако, кажется – код истории возможно разгадать:
Пока не кончится Троянская война,
Не говори мне о живых и мертвых.
Кто жив и мертв, кто прав и чья вина —
Все это нам неясно, тускло, стерто.
Война идет, она была всегда.
И тем, кто умирает, равно милы
В реакторе тяжелая вода,
Большая Берта и копье Ахилла.
Своеобразие словно поющих линиями рисунков Козырева удачно наполняет книгу.
«Сад камней» моделирует вселенную.
Он мистичен и таинственен, и, выверенный в каждом поэтическом движении, изливает много густого света в действительность – столь равнодушную к поэзии.
Что ж – остаётся надеяться на вечность.
|